Пятая волна и глубинный народ

Пятая волна и глубинный народ

1.

В эмиграции немало людей, не думающих о будущем России. Как и тех, кто хочет ей будущего не такого как то, что ее ждет, если всё пойдет как сейчас. Многие видят образцы в западных моделях. И на их основе пишут формулы реорганизации страны после того, как невесть как получат такую возможность.  Кто-то заявляет, что уже разработал сценарии, но не покажет, чтоб не украли. Другие излагают свои планы. Порой они нам знакомы. Порой – своеобразны и причудливы.

Одни надеются на дворцовый переворот элит. Иные уповают на «общество в целом». Есть мнение, что сейчас можно лишь готовить почву для перемен. Кто-то верит в уход Путина, открывающий «окно возможностей». Кто-то убежден, что уж кому-кому, а им это ничего не даст, и надо искать новый революционный класс – пролетариат постиндустриальной эры. Кто-то задумывается об этическиx основах будущей системы. Для кого-то приоритет – коммуникация, создание горизонтальных связей, вовлечение людей в деятельность по защите их интересов и обретению власти.

Эти рассуждения – одна сторона медали. Другая – ребята из Пятой волны, что переносят в Европу СМИ из России или запускают новые, создают ассоциации и фонды, мастерят проекты, думая, что «скоро мы вернемся, и надо дело делать». Они борются за аудитории и связаны с активистами дома. То есть в России. И готовятся вернуться и всё устроить.

Как назвала это известный политолог Екатерина Шульман – переизобрести Россию.

2.

Это делали не раз. Скажем, Петр I. В 1917-м – сперва свергнувшие монархию демократы, потом – свергнувшие их большевики. В итоге и монархисты, и демократы отбыли в эмиграцию, а большевики утвердили пролетарскую диктатуру. В конце 1980-х -начале 1990-х тоже была попытка. А в начале 2000-х – контрпопытка. И вот уже в эмиграции те, кто поддерживал переизобретателей времен распада СССР. И многие из них верят, что пеперизобрести ее удастся вновь.

Меж тем, слова о «переизобретении» рождают вопрос: каково содержание этого действия? Говорят, это – важное дело всего интеллектуального класса на десятилетия, так как «рассыпается на глазах» прежняя формация государства. То есть система управления, осуществляющая военно-полицейские функции в отношении населения страны.

Но эта страна – Россия – не только государство, но и население. Это им управляют и его принуждают. Как? Про это известно немало. Известно и то, что кроме населения, есть и гражданское общество (включающее и интеллектуальный класс). То есть те, кто сознает свои частные и общие интересы, и для их осуществления строят союзы. Куда и входят добровольно. И управляют собой по своим правилам. Независимо от государства.

Впрочем, их критики утверждают: это – иллюзия. Мол, ведь и эти союзы живут по законам. А их сочиняет и внедряет государство. Где ж независимость?

3.

Да. Бывает и так. Если гражданское общество слабо. А если сильно, то оно не послушно исполняет законы, а успешно влияет на их создание и – если нужно – побуждает их менять. В этом случае оно – партнер государства. А их общий партнер – бизнес.

То есть организованная власть, организованные люди и организованные деньги создают равновесие, позволяющее совместно формировать и осуществлять политику. При этом немалая часть населения, не входящая ни в одну из этих групп, играет роль массовки, вовлекаемой в те или иные процессы по мере надобности.

Это не значит, что между тремя группами нет конфликтов. Ведь их интересы и цели совпадают не всегда. Но партнерство включает в себя и конфликты. Обычно холодные. Ведь партнеры достаточно сильны, чтобы решать их, не применяя оружие.

Партнерство – условие стабильности и развития. Но нарушим баланс, и система рухнет. Чрезмерное усиление государства, как во Франции при де Голле, влечет мятежи. А его ослабление, как в Штатах при Трампе – то же самое. Слабость бизнеса рождает бедность, т.е. высокую вероятность тех же мятежей. Слабость гражданского общества чревата диктатурой. И примеров ее торжества более чем достаточно.

4.

Но что мешает партнерскому проекту, создающему условия для стабильности, развития и процветания? Кто-то скажет – циклические кризисы. Кто-то добавит: заданная на годы вперед инерция борьбы за ресурсы между властью, бизнесом и гражданским обществом.

Вырваться из нее в обычной ситуации мешает инерция. Но сейчас впервые за сто лет тысячи россиян, в и.ч. – ярких представителей интеллектуального класса, покинув Россию, вышли и из этой инерции. Что дает возможность спроектировать страну, где им хотелось бы жить, способную войти в глобальное разделение труда и власти, в формируемых на наших глазах новой экономике и политической системе.

Не исключено: то, что происходит в Украине – последний или предпоследний бой, который архаика пытается дать цивилизации и культуре постиндустриального мира. 

Не участвуя в бою, но пребывая в этой цивилизации, интеллектуальный класс и не только он, может спроектировать новую Россию – т.е. «переизобрести» ее, – а, вернувшись, реализовать проект, чего чает Екатерина Шульман и не она одна.

Но возвращение возможно лишь после поражения архаики и утверждения развития. Чего, кстати, никто не обещал. Не знает никто и того, сколько продлится их борьба, какие ресурсы пожрет и чем закончится. И это, понятно, отправляет нас прямиком в сферу гипотез, где реально всё – и успех такого проекта, и его крах.   

5.

Согласно одной из гипотез, в России есть фактор, мешающий его осуществлению. Это – глубинный народ. И ввел это понятие в обиход не Владислав Сурков в статье «Долгое государство Путина» («Новая газета», 11.02.2019), а урбанист Вячеслав Глазычев (Суркову, кстати, знакомый). Он же пытался этот народ описать. И вышло, что это – около 80% населения. В основном – горожане в первом-втором поколении. Т.е. люди слободского – архаического – обычая и культуры. Глубинный народ.

Признает ли его наука? Скажем – социология? Но разве все и во всем полагаются на науку? Ответ парадоксален: нет. Сегодня творческий поиск в немалой мере идет вне ее пространства. А коли нет, то глубинному народу можно приписать любые черты. И если он выдумка, то рассуждать о его качествах и свойствах вольно и безбоязненно.

И так – предположительно он живет в кварталах 5-9-этажек выросших из заводских слобод. Иных заводов уж и нет, а слободские рефлексы остались. Привычки жильцов без гражданского чувства. Им город – не свой. Ведь заводу нужны не люди, а рабочая сила. Слободе тоже. Поэтому слободское – всегда временное, готовое к переезду, и построенное исходя из этого – кое-как. Отношения – на живую нитку. Жизнь – слеплена скотчем.

Так живет глубинный народ. Что «всегда себе на уме, недосягаем для социологических опросов, агитации, угроз и других способов прямого изучения и воздействия». Живет без наследия и укорененности. В среде, где много что нужно починять, но нечего развивать.

Ведь ныне в России «город» – это разросшаяся слобода. А в Европе – самоуправляющееся сообщество, сплетенное в общем бытии. В Средневековье оно росло из ремесла, а сейчас может расти только из интеллектуального труда. Переход из слободы в европейский и есть переход из архаики глубинного народа в общество развития. Его осуществили многие тысячи айтишников, в личной повседневности, ушедшие в постиндустриальное общество.

6.

В России этот тренд наметился в 1990-2000 годах. Но был прерван кризисом-2022. Когда успевшие сформироваться граждане-горожане ринулись из страны. Оставляя в ней глубинный народ. Тот, что – по Суркову – «создает гигантскую силу культурной гравитации», тянущую к земле элиту, «время от времени пытающуюся космополитически воспарить». Но «быстро расшибающую об него лоб...». Он-то и встретит вернувшихся проектировщиков-переизобретателей.

И даже если они – гласит одна из гипотез – устроят либеральное демократическое государство; станут уважать права человека; откроют путь инвесторов всех видов и масштабов; сформируют компактную и сильную армию; договорятся о разоружении и добрососедстве; создадут условия процветания – все равно глубинный народ будет жить архаикой, веря в свою исключительность. И желая доказать ее соседям, атакуя их.

И власть, как бы она себя ни именовала, его желанье исполнит. Если, конечно, Сурков  прав, и в России «народность предшествует государственности» и вынуждает ее «практиков к поступкам».

Это, очевидно, приведет к окончательной изоляции России, разрушению ее хозяйства и государства, а также к финальному распаду страны. И такая гипотеза есть. И если допустить наличие глубинного народа, имеет полное право на существование. Из чего следует, что переизобретателям России там, где они находятся, пора готовить квалифицированные кадры, способные умело и компетентно осуществить в стране массовую терапию – преобразование глубинного народа в народ граждан.

Если кто-то видит другую возможность – назовите. Какими средствами и методами можно осуществить такое превращение? И на столько ли значим глубинный народ? Да и есть ли он, в самом деле? Об этом есть повод задуматься. А если надо – то и обсудить.

Автор статьи: Дмитрий Петров – писатель, журналист, автор книг «Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие», «Аксенов», «Джон Кеннеди. Рыжий принц Америки», «Афганские звезды». Стипендиат-исследователь (Freedom Chair Fellow) в Институте международных проблем Карлова университета. Лауреат премии «RuPoR» (2012, 2014); премии в области развития общественных связей «Серебряный лучник» (Москва, 2004); премии Silver Archer USA (Вашингтон, 2014).

 

Мнение редакции может не совпадать с мнением колумниста 

 

Подписывайтесь на наш Telegram-канал, там новости выходят быстрее


Путин пообещал не нападать на Чехию
Грузия впервые в истории вышла на Евро