Владимир Битоков: «Мне хочется открыть Кавказ миру»

Немилосердная природа, суровые лица и тяжёлые условия незамысловатой жизни, в которой ежедневно приходится делать непростой выбор – своей дебютной полнометражной лентой «Глубокие реки» режиссёр Владимир Битоков пополнил коллекцию современного выразительного кино о Кавказе.

В фильме рассказывается о семье лесорубов, живущей в уединении в горах. Отец, двое братьев – Муха и Бес, и жена Беса, Заира, ведут размеренную жизнь, периодически выясняя конфликты с соседями. Привычный порядок нарушает несчастный случай, произошедший со стариком отцом и возвращение из города младшего брата.

«Глубокие реки» были представлены на 53-м международном кинофестивале в Карловых Варах в конкурсной секции «На восток от Запада». Мы встретились с Владимиром Битоковым перед официальным показом и побеседовали о его отношении к режиссёрской профессии, о восприятии Кавказа в мире, о сложности выбора и о важности цели в жизни.          

Владимир, что вас привело в мир кино?

Я случайным образом узнал, что в Кабардино-Балкарском университете открывается мастерская Александра Сокурова, решил попробовать поступить, поступил и где-то в самом начале понял, что я из этой профессии уже никуда не денусь. Потом, правда, был сложный период, когда я думал, что больше уже никогда не получится заниматься кино, но случилось чудо, и вместе с Александром Николаевичем мы решили, что сможем запустить проект «Глубокие реки», получили грант Министерства культуры. Вот так состоялся мой приход в профессию.

Почему случилась заминка – тот сложный период?

После окончания учёбы я абсолютно не видел в себе никакого потенциала заниматься кино, поэтому в какой-то момент решил, что, наверное, это не моё.

Ваши родители оказали какое-то влияние на вас в этом смысле?

Мои родители намучились со мной, пока я пытался получить бесконечное количество образований в разных вузах в разных частях страны. Я всё бросал, мне всё было неинтересно, всё было не то. Только вот режиссура стала для меня такой штукой, которую я ни в коем случае не хотел бросать, наоборот, всё время боялся, что она меня бросит (смеётся). Родители ни к кино, ни к сфере искусства не причастны, меня никто не готовил к этому всю жизнь, никто не давал советов.

Вы кино воспринимаете больше как искусство или как работу?

Я считаю, что это работа. Есть, конечно, какие-то фильмы, которые я бы назвал произведениями искусства, но, когда я выступаю в роли режиссёра, я об искусстве не думаю. Это просто ремесло со своими законами и профессиональными правилами, которые я обязан соблюдать. Я не считаю, что режиссёры создают произведения искусства, они не художники, не писатели. Режиссёры просто работают. А вот станет ли результат их труда произведением искусства или нет – это зависит от огромного количества факторов. И это вообще не режиссёру решать.

Давайте поговорим о «Глубоких реках». Меня фильм очень впечатлил: роскошная природа в кадре и такой ни на что не похожий, непривычный для уха кабардинский язык. Почему вы выбрали для съёмок именно его?

Во-первых, я оттуда родом, это язык моей культуры, моей нации.

Но сам вы на нём не говорите, насколько я знаю?

Нет, я на нём не говорю и считаю, что это огромное упущение с моей стороны, но пока, к сожалению, не могу найти в себе силы выучить его. Если ты не говоришь на кабардинском с детства, то выучить его крайне тяжело. Я бы сказал, что это невероятная смесь сложного русского со сложным китайским.

Важно ли говорить на языке своего народа, своей крови?

Однозначно да. Много людей сейчас, являясь кабардинцами, по-кабардински уже не говорят. По себе знаю, это большая трагедия для человека, родной язык нужно знать, необходимо просто.

 Этот фильм – это моё своеобразное извинение за то, что я не знаю языка. Когда мы работали над озвучкой фильма, в России вдруг решили ввести законопроект о том, что изучение национальных языков становится необязательным, и я понял, что наш фильм выходит очень вовремя.    

Кабардинский я выбрал для съёмок ещё и потому, что я снимал Северный Кавказ, и мне сложно было представить там людей, говорящих на красивом русском языке, это было бы неправдой и не выглядело органично.

Таким образом, вы хотели подчеркнуть характер сюжетных ситуаций?

Да. Кабардинский язык – грубый по своему звучанию, и это обуславливает то, что у мужчин в кабардинских семьях не принято быть ласковыми, добрыми по отношению друг к другу. Сам язык наводит на эту жёсткость в отношениях. Вы слышали, как он звучит – вряд ли можно себе представить на нём какое-то нежное, почти интимное признание в любви, и это создаёт дистанцию даже между самыми близкими людьми.

Пока смотрела фильм, я всё пыталась подобрать ассоциацию к тому, как звучит кабардинский. На камнепад слегка похоже.

Да, в республике у нас тоже говорят, что он напоминает камнепад, так что вы очень точно описали.

Помимо темы семьи, в фильме вы затрагиваете тему различий между городской жизнью и существованием в глубинке, в деревенской глуши.

Речь, скорее, даже не о противопоставлении города деревне, а о борьбе между патриархальными устоями и современностью. Современная жизнь, к сожалению, свободно позволяет мужчинам быть абсолютно слабыми, и я сейчас говорю не о физической слабости, а о моральной. Моральная слабость со стороны мужчины делает мужественными женщин, и это, на мой взгляд, большая проблема современного общества. Мне кажется, что мужчина должен быть сильным характером, а слабость – слабость до добра не доведёт.

Можно ли это как-то изменить?

В общечеловеческом смысле, наверное, нет. Сейчас всё легко доступно и крайне мало мест в мире, где мужчины вынуждены по-настоящему воевать, рубить лес, выживать, бороться, охотиться и бороться за жизнь. Понятно, что в каких-нибудь племенах в Африке всё это по-прежнему актуально. Но, живя в городе, где всё есть, где любую проблему можно решить вызовом полиции, необходимость быть сильным отпадает. Быть сильным – уже становится выбором для человека.

Ещё и непростым выбором, я бы сказала.

Да, быть сильным – это сложно. Это ответственность большая.

Если говорить об ответственности применительно к фильму, то образ младшего брата в этом случае имеет отрицательные ноты, по сравнению со старшими братьями.

Я никого из них не вижу абсолютно отрицательным персонажем. Да и старшие братья – не такие уж они и положительные, учитывая то, как они общаются с соседями и какие фразы порой отпускают. Строго говоря, они иногда заслуживают то, что получают. Я понимаю героя младшего брата, Малóго. Возможно, там и появилась отрицательная интонация с моей стороны, но не потому, что я его осуждаю, а потому, что так в ходе монтажа сложилось.

У Малого нет необходимости выживать, а у Мухи и Беса (старших братьев – прим. ред.) есть, поэтому они никогда не поймут друг друга.

Возможен был бы такой расклад, при котором старшие братья сменили бы образ жизни и переехали в город?

Я думаю, что таких ребят, которых нам удалось создать на экране, никакой город не примет. Если подумать, то чем бы они занимались в городе? У них ведь нет образования, они ведь ничего не умеют, кроме как махать топорами. Это люди, абсолютно не подходящие никакому городу, потому что они слишком прямые и слишком жёсткие по отношению к людям. Всё-таки городская, социальная жизнь требует постоянных виляний, сокрытия каких-то истинных своих мыслей и мнений.

Зато у них есть идея, а у младшего брата её точно нет. Насколько это, по-вашему, важно – иметь идею по жизни и следовать за ней?

Очень важно, по крайней мере – для мужчины. Идея – это понимание своей жизни, понимание того, что ты из себя представляешь и для чего ты что-либо делаешь. Если такое понимание есть, то любая цель и идея будет стоить всех усилий по её достижению. Если же ты думаешь: «Пойду-ка я отучусь на врача», а завтра тебе это уже неинтересно, и ты идёшь учиться на филолога, а потом на архитектора, то вся жизнь рискует превратиться в американские горки, а по сути при этом результата не принесёт. По себе знаю, идея нужна.

Вы её нашли для себя?

Нашёл, вот сегодня первый международный показ (смеётся).

Герой Малóго в конце бросает братьев в разборках с соседями и сбегает, выбирая жизнь. Как вы относитесь к его выбору?

Нельзя сказать, правильный это выбор или нет, это просто его выбор. Бросать уже, можно сказать, некого – братья уже погибли. И скорее всего, он бы их не выручил. Конечно, он мог бы побежать домой, схватить ружьё, позвонить в полицию, хотя бы разбудить отца и рассказать, что произошло. Но он этого не делает, потому что в нём есть какой-то внутренний страх, и для него тот выбор, который он сделал – абсолютно правильный и единственно возможный. Для него – не для братьев, разумеется.

Какой сложный выбор вам приходилось делать в жизни?

Было огромное количество сложных выборов в моей жизни, но я не могу, к счастью, привести пример, соизмеримый с тем, который мы сейчас с вами обсуждаем. Подобного выбора между жизнью и смертью у меня пока не было. Хотя, ввиду особенности моего мозга, для меня любой выбор – сложный (смеётся).

Почему так?

Сомнений много во всём.

Сомнения – это нормально для думающего и интеллектуального человека, как мне кажется. 

Я надеюсь, что это так, что это не признак больной психики (смеётся).

Владимир, вы говорили, что ждёте критику в адрес фильма. Какого рода критику?

Критика может быть разная, положительная в том числе. В Нальчике (родной город режиссёра – прим. ред.) я жду критики по одной простой причине: в Кабардино-Балкарии кино ещё не очень развито, и у Северного Кавказа нет опыта в восприятии художественного высказывания, восприятия фильма сквозь призму самих себя. Если люди слышат на экране кабардинскую речь, они автоматически думают, что это жизнеописание кабардинского народа. Поэтому, скорее всего, ленту не очень примут, потому что это не этнографический фильм и не героическое описание жизни легендарных кавказцев, а абсолютно вымышленный фильм с вымышленными персонажами, которые просто по моей задумке говорят на кабардинском языке.

 Кабардинское общество сейчас уже так, как показано в фильме, не живёт, поэтому, если у человека хватит внутреннего опыта для того, чтобы посмотреть на это, как на художественную вещь, то тогда он что-то увидит, поймёт, может быть, ему даже что-то понравится.

Однако я критики не боюсь, я открыт для неё и умею внутренне отделять конструктивные замечания от остальных.

«Глубокие реки» – это драма. Вы себя и дальше в этом жанре видите?

Да, я вижу себя в драме. Надеюсь, что в будущем у меня получится сделать трагикомедию. По-моему, трагикомедия – самый замечательный жанр. Вся наша жизнь – трагикомедия. Пока не нахожу в себе достаточно сил заняться комедией, так как не хочется делать что-то примитивное, если уж создавать – то что-то выдающееся.

Почему именно с драмой у вас такая любовь сложилась?

То, что я делаю на экране – не исповеди, я не рассказываю о своей жизни. Просто меня тянет к драме, вот и всё. К тому же я сам люблю смотреть драмы. В кино ведь главное – это человеческий характер, а наблюдать за проблемами и конфликтами в жизни человека – всегда интересно.

Какой эффект может просмотр драмы оказывать на зрителя?

Представьте: два человека играют в шахматы. Если ты смотришь на них со стороны, то тебе видна вся партия, но когда ты сам садишься за доску, ты уже не можешь быть таким же объективным. То же и в жизни. У каждого из нас есть внутренние и внешние драмы, конфликты, но, находясь внутри них, мы их не видим. Однако, взглянув со стороны на такую же проблему, мы, возможно, придём к каким-то выводам для себя. В этом смысле драма может хорошо работать «для людей», наводить их на нужные мысли.

Возможно, если бы один брат другого просто обнял, то тот бы не убежал, а пошёл бы за ружьём, и всё сложилось бы по-другому.

Есть ли в кабардинском обществе вопросы, которые бы вы хотели осветить с помощью кино?

Есть много тем, которые мне интересны, и, поскольку только в последние три года стали появляться новые фильмы про Кавказ, то все темы были бы для европейского и российского зрителя в новинку. Просто хочется говорить о том, что мы – не то, что о нас говорят в средствах массовой информации, мы точно также умеем любить, горевать, поддерживать. Хочется открыть Кавказ миру…

И, может быть, подружить его с остальными. Думаю, вы отлично знаете, насколько это недружелюбие чувствуется в больших российских городах вроде Москвы или Петербурга.

Дай-то Бог, удастся подружить. Конечно, знаю, о чём вы говорите. Считается, что мы опасные, всё время вместе, друг за друга, и лучше в нашу сторону вообще не смотреть, а то мы можем достать кинжал, зарезать, сесть на лошадь и ускакать. В общем, какие-то стереотипные вещи, которые мне лично обидно иногда слышать.

У нас есть огромное количество талантливой молодёжи, которая интересуется тем же, что увлекает российскую и европейскую молодёжь. Просто есть в этом лёгкий оттенок Кавказа, куда же без него.  

Беседовала Александра Баранова